Неточные совпадения
— Во-первых, на это существует жизненный опыт; а во-вторых, доложу вам, изучать отдельные личности не стоит труда. Все люди друг на друга похожи как
телом, так и душой; у каждого из нас мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены; и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного
человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в руках офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое
тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости
человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Через пять минут все было кончено: на декорациях в театральном костюме лежала по-прежнему прекрасная женщина, но теперь это бездушное
тело не мог уже оскорбить ни один взгляд. Рука смерти наложила свою печать на безобразную
человеческую оргию.
Это предполагает одухотворение, побеждающее «мир» и его родовой закон, просветление
тела человеческого нездешним светом.
Душа и
тело человека формировались, когда
человеческая жизнь была еще в соответствии с ритмом природы, когда для него еще существовал космический порядок.
Я продолжал сидеть в теплой ванне. Кругом, как и всегда в мыльной, шлепанье по голому мокрому
телу, шипенье воды, рвущейся из кранов в шайки, плеск окачивающихся, дождевой шумок душей — и не слышно
человеческих голосов.
Христос есть единственная, неповторимая точка соединения божеского и
человеческого; только однажды в истории мира можно было увидеть Бога во плоти, притронуться к Нему, прикоснуться к Его
телу, ощутить Его близость.
Свободная активность
человеческой воли органически входит в
тело церкви, является одной из сторон церковной жизни.
Перепелки точно бывают так жирны осенью, что с трудом могут подняться, и многих брал я руками из-под ястреба; свежий жир таких перепелок, употребленных немедленно в пищу, точно производит ломоту в
теле человеческом; я испытал это на себе и видал на других, но дело в том, что это были перепелки обыкновенные, только необыкновенно жирные.
Тогда запирались наглухо двери и окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная, дикая, с выкриками и слезами, с надругательством над женским
телом, русская оргия, устраивались райские ночи, во время которых уродливо кривлялись под музыку нагишом пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины с дряблыми, желтыми, обвисшими, жидкими
телами, пили и жрали, как свиньи, в кроватях и на полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной
человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
Оставался церемониальный марш. Весь полк свели в тесную, сомкнутую колонну, пополуротно. Опять выскочили вперед желонеры и вытянулись против правого фланга, обозначая линию движения. Становилось невыносимо жарко. Люди изнемогали от духоты и от тяжелых испарений собственных
тел, скученных в малом пространстве, от запаха сапог, махорки, грязной
человеческой кожи и переваренного желудком черного хлеба.
Нередко по этому поводу вспоминались ему чьи-то давным-давно слышанные или читанные им смешные слова, что
человеческая жизнь разделяется на какие-то «люстры» — в каждом люстре по семи лет — и что в течение одного люстра совершенно меняется у человека состав его крови и
тела, его мысли, чувства и характер.
Болен я, могу без хвастовства сказать, невыносимо. Недуг впился в меня всеми когтями и не выпускает из них. Руки и ноги дрожат, в голове — целодневное гудение, по всему организму пробегает судорога. Несмотря на врачебную помощь, изможденное
тело не может ничего противопоставить недугу. Ночи провожу в тревожном сне, пишу редко и с большим мученьем, читать не могу вовсе и даже — слышать чтение. По временам самый голос
человеческий мне нестерпим.
Когда-то там стоял храм кровожадной богини — ей приносились
человеческие жертвы, и
тела пленников сбрасывали вниз с обрыва.
Этим оканчивались старые туберозовские записи, дочитав которые старик взял перо и, написав новую дату, начал спокойно и строго выводить на чистой странице: «Было внесено мной своевременно, как однажды просвирнин сын, учитель Варнава Препотенский, над трупом смущал неповинных детей о душе
человеческой, говоря, что никакой души нет, потому что нет ей в
теле видимого гнездилища.
В кучерявом нагом всаднике, плывущем на гнедом долгогривом коне, узнается дьякон Ахилла, и даже еле мелькающая в мелкой ряби струй тыква принимает знакомый
человеческий облик: на ней обозначаются два кроткие голубые глаза и сломанный нос. Ясно, что это не тыква, а лысая голова Константина Пизонского, старческое
тело которого скрывается в свежей влаге.
«Собираться стадами в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи, живя как скот, в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями
человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей
телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже, в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать в самый грубый материализм.
Слово есть
тело разума
человеческого, как вот сии
тела — твоё и моё — есть одежда наших душ, не более того.
Вечера дедушка Еремей по-прежнему проводил в трактире около Терентия, разговаривая с горбуном о боге и делах
человеческих. Горбун, живя в городе, стал ещё уродливее. Он как-то отсырел в своей работе; глаза у него стали тусклые, пугливые,
тело точно растаяло в трактирной жаре. Грязная рубашка постоянно всползала на горб, обнажая поясницу. Разговаривая с кем-нибудь, Терентий всё время держал руки за спиной и оправлял рубашку быстрым движением рук, — казалось, он прячет что-то в свой горб.
Вспыхнувшая в нем страсть сделала его владыкой души и
тела женщины, он жадно пил огненную сладость этой власти, и она выжгла из него все неуклюжее, что придавало ему вид парня угрюмого, глуповатого, и напоила его сердце молодой гордостью, сознанием своей
человеческой личности.
— А ты, парень, чего окаменел? Отец был стар, ветх плотью… Всем нам смерть уготована, ее же не избегнешь… стало быть, не следует прежде времени мертветь… Ты его не воскресишь печалью, и ему твоей скорби не надо, ибо сказано: «егда душа от
тела имать нуждею восхититися страшными аггелы — всех забывает сродников и знаемых…» — значит, весь ты для него теперь ничего не значишь, хоть ты плачь, хоть смейся… А живой о живом пещись должен… Ты лучше плачь — это дело
человеческое… очень облегчает сердце…
— Я. На волоске ее жизнь была… Три дня она не разрешалась… Всех модных докторов объехали, никто ничего не мог сделать, а я, слава богу, помог без ножа и без щипцов, — нынче ведь очень любят этим действовать, благо инструменты стали светлые, вострые: режь ими
тело человеческое, как репу.
Человеческое тело-одно целое; его нельзя разрывать на части и говорить: эта часть хороша, прекрасна, эта некрасива.
Снаружи свободными оставались только руки, все
тело вместе с неподвижными ногами было заключено в сплошной голубой эмалевый гроб громадной тяжести; голубой огромный шар, с тремя стеклами передним и двумя боковыми — и с электрическим фонарем на лбу, скрывал его голову; подъемный канат, каучуковая трубка для воздуха, сигнальная веревка, телефонная проволока и осветительный провод, казалось, опутывали весь снаряд и делали еще более необычайной и жуткой эту мертвую, голубую, массивную мумию с живыми
человеческими руками.
Нить жизни, еще теплившаяся в этом высохшем от работы, изможденном
теле, была прервана, и детски чистая, полная святой любви к ближнему и незлобия душа отлетела… вон оно, это сухое, вытянувшееся
тело, выступающее из-под савана тощими линиями и острыми углами… вон эти костлявые руки, подъявшие столько труда… вон это посиневшее, обезображенное страданиями лицо, которое уж больше не ответит своей честной улыбкой всякому честному делу, не потемнеет от людской несправедливости и не будет плакать святыми слезами над
человеческими несчастьями!..
«Об установлении патриаршества в России» (1778, № 9); «Описание Тибетского государства» (1779, №№ 3–4); «Краткое известие о театральных в России представлениях» (№№ 8–10); «О первом прибытии в Россию англичан» (1780, № 5); «О происхождении и разных переменах российских законов» (№№ 9–10); «Обретение пятой части света» (1781, № 1); «Раздробление и механическое строение
тела человеческого» (№ 3).
— И черт же вас возьми, какая силища! — говорил он, тиская изо всех сил своими тонкими, цепкими пальцами попеременно то одно, то другое плечо Арбузова. — Это уж что-то даже не
человеческое, а лошадиное, ей-богу. На вашем
теле хоть сейчас лекцию по анатомии читай — и атласа никакого не нужно. Ну-ка, дружок, согните-ка руку в локте.
Анна. Вот тут-то я и увидела, что человеческому-то
телу только нужно тепло, что теплу оно радо; а мантилийки там да разные вырезки и выкройки только наша фантазия.
— Надеялся ли он спасти этого незнакомого человека?.. Не думаю. Он пошел, как был, захватив, впрочем, трут и огниво, которыми едва ли даже сумел бы распорядиться. Говорю вам — совершенный ребенок. Ему просто стало невыносимо… И еще… Мне порой приходит в голову, что он казнил в себе подлую
человеческую природу, в которой совесть может замерзнуть при понижении температуры
тела на два градуса… Романтик в нем казнил материалиста…
Встречу ему хлынул густой, непонятный гул. Вавило всей кожей своего
тела почувствовал, что шум этот враждебен ему, отрицает его. Площадь была вымощена
человеческими лицами, земля точно ожила, колебалась и смотрела на человека тысячами очей.
Женщина, вспоминая множество обид, нанесенных ей этим человеком и другими, всё говорила, чувствуя в груди неиссякаемый прилив силы и бесстрашия. Развалившееся по стулу жидкое
тело с каждой минутой словно всё более расплывалось, теряя очертания
человеческой фигуры. Глаза Лодки стали светлыми, и голос звенел всё яснее.
Никого в мире не любил я, кроме себя, а в себе я любил не это гнусное
тело, которое любят и пошляки, — я любил свою
человеческую мысль, свою свободу.
Оттого-то мы находим такую ограниченность, тусклость понятий у людей, всю жизнь посвятивших физическому труду, животно-здоровой организации недостаточно для человека: для него нужно здоровье
человеческое, здоровье, в котором бы развитие
тела не мешало развитию души, а способствовало ему.
Им несомненно утверждается та истина, что душа не внешней связью соединяется с
телом, не случайно в него положена, не уголок какой-нибудь занимает в нём, — а сливается с ним необходимо, прочно и неразрывно, проникает его всё и повсюду так, что без неё, без этой силы одушевляющей, невозможно вообразить себе живой
человеческий организм <и наоборот>.
Покуда дух
человеческий заключен в
теле, он не может представить себе будущей вечной жизни.
Он обнял ее и тотчас же почувствовал ее большое, роскошное
тело легким, живым, послушным каждому движению, каждому намеку его рук. Какой-то жаркий, сухой вихрь вдруг налетел и скомкал его волю, рассудок, все его гордые и целомудренные мысли, все, что в нем было
человеческого и чистого. Почему-то вдруг, обрывком, вспомнилось ему купанье перед обедом и эти теплые, качающиеся, ненасытные волны.
Пал Вавилон, пал Вавилон и не воскреснет более; пал великий город, облеченный в виссон, и порфиру, и багряницу, украшенный златом и камнями, и плачут о нем купцы, издали всматриваясь в развалины города, где они торговали и миррой, и фимиамом, и конями, и
телами, и душами
человеческими.
Точно в ужасе перед силой человека, заставившей говорить
человеческим языком его бездушное
тело, частою дрожью дрожал снизу доверху гигантский колокол, и покорно плакал о чуждой ему
человеческой доле, и к небу возносил свои мощные мольбы и угрозы.
Я, не вынося ни
человеческого голоса, ни лица, хотел крикнуть на Поликарпа, чтоб он оставил меня в покое, но слово мое застряло в горле. Язык был так же обессилен и изнеможен, как и всё
тело. Как это ни мучительно было, но пришлось позволить Поликарпу стащить с меня всё, даже измокшее нижнее белье.
Жизнь
человеческая есть неперестающее воссоединение отделенного
телом духовного существа с тем, с чем оно сознает себя единым.
Объяснение этого странного противоречия только одно: люди все в глубине души знают, что жизнь их не в
теле, а в духе, и что всякие страдания всегда нужны, необходимы для блага духовной жизни. Когда люди, не видя смысла в
человеческой жизни, возмущаются против страданий, но все-таки продолжают жить, то происходит это только оттого, что они умом утверждают телесность жизни, в глубине же души знают, что она духовна и что никакие страдания не могут лишить человека его истинного блага.
5) Души
человеческие, отделенные
телами друг от друга и от бога, стремятся к соединению с тем, от чего они отделены, и достигают этого соединения с душами других людей любовью, с богом — сознанием своей божественности. В этом всё большем и большем соединении с душами других людей — любовью и с богом — сознанием своей божественности заключается и смысл и благо
человеческой жизни.
Единственное объяснение той безумной жизни, противной сознанию лучших людей всех времен, которую ведут люди нашего времени, в том, что молодые поколения обучаются бесчисленным самым трудным предметам: о состоянии небесных
тел, о состоянии земли за миллионы лет, о происхождении организмов и т. п., не обучаются они только тому одному, что всем и всегда нужно: тому, какой смысл
человеческой жизни, как надо прожить ее, что думали об этом вопросе и как решили его мудрейшие люди всех веков.
Вознести сына
человеческого значит познать в себе дух, живущий в нас, и возвысить его над
телом.
Душа
человеческая, будучи отделена
телом от бога и душ других существ, стремится к соединению с тем, от чего она отделена. Соединяется душа с богом всё большим и большим сознанием в себе бога, с душами же других существ — всё большим и большим проявлением любви.
В наше время большая часть людей думает, что благо жизни в служении
телу. Это видно из того, что самое распространенное в наше время учение это — учение социалистов. По этому учению, жизнь с малыми потребностями есть жизнь скотская, и увеличение потребностей это первый признак образованного человека, признак сознания им своего
человеческого достоинства. Люди нашего времени так верят этому ложному учению, что только глумятся над теми мудрецами, которые в уменьшении потребностей видели благо человека.
6) Большее и большее соединение души
человеческой с другими существами и богом, и потому и большее и большее благо человека, достигается освобождением души от того, что препятствует любви к людям и сознанию своей божественности: грехи, т. е. потворство похотям
тела, соблазны, т. е. ложные представления о благе, и суеверия, т. е. ложные учения, оправдывающие грехи и соблазны.
Настоящая
человеческая жизнь начинается только тогда, когда человек ищет блага не
тела, а души.
Кроме «гладкости» или сытости
тела, ничто другое не принималось и в соображение. Все высшие цели бытия
человеческого словно перестали существовать.
Это для меня было трогательно и занимательно, потому что до этой поры я еще не был при разлучении
человеческой души с
телом, и я не ожидал, чтобы это происходило так просто.